Виктория и Алексей Варгины
Глава 23
ПРАЗДНИК
С ГРУСТИНКОЙ
Пирогами пахло так, что они стали Лёньке сниться. Будто он покупает в Москве на улице пирожки и ест, да вот наесться никак не может. От этого он и проснулся. По всему дому расплывался запах свежеиспечённых пирогов.
Лёнька стрелой вылетел в кухню.
— Ба?!
Антонина Ивановна вытаскивала из печки очередной противень с румяными пирожками.
— Ба, хочу прямо из печки!
Бабушка расцвела:
— Горяченькие — самые вкусные, Лёнюшка!
— А сегодня что, праздник? — спросил мальчик, уплетая завтрак за обе щеки.
— А чем не праздник, ведь вода в колодец вернулась! Позовем Фёдора с Пелагеей…
Лёнька наконец всё вспомнил. И страшное испытание возле «журавля», и кудесничанье Хлопотуна под землёй, и долгожданный приход воды. Вспомнил он и о записке, оставленной для бабушки. Читала она или не читала? Не могла не прочесть, ведь никакой записки на столе уже нет. Но почему тогда бабушка ни о чём не спрашивает и вообще ведёт себя так, словно и не было ей никакого послания от внука? Лёньке сделалось немного обидно.
Но он ошибался: краем глаза Антонина Ивановна следила за внуком. Она всё утро думала: что означает его записка? Антонина Ивановна отчего-то беспокоилась, хотя ей полагалось радоваться в это утро, и вместо того чтобы обо всём расспросить Лёньку, она молчала и как будто собиралась, готовилась к чему-то…
— Ба, ты записку мою читала?
Антонина Ивановна посмотрела Лёньке в глаза и сказала спокойно, даже слишком спокойно:
— Читала.
— Ну?
Она вытерла руки о передник и села за стол напротив мальчика.
— Ну и что, Лёнюшка?
— Помнишь, я тебе про домового говорил, с которым Акимыч подружился?
Антонина Ивановна подумала о том, каким странным образом начинают сбываться её неясные, тревожные ожидания.
— Помню, — ответила она.
— Так это никакие не выдумки! Пелагея его своей бранью из дому выжила, и теперь он в старом сарае на краю деревни живёт. А все домовые в Песках стали его за это Выжитнем звать!
— Это тебе… тоже Акимыч рассказал? — тихо спросила бабушка.
— Нет, это мне наш домовой рассказал. Акимыч меня научил, как свести дружбу с ним, я и свёл. Нашего домового Хлопотуном зовут, он хозяйственный очень и толковый. Это он помог Черноушке семнадцатью крольчатами окролиться. И что яйца на сушиле — тоже он сказал… А ещё он каждый вечер навевает тебе крепкие и сладкие сны, чтобы ты спала и ему не мешала. А сам тут и чистит, и драит, и даже пыль выметает из-под сундука…
— Господи! — вырвалось у бабушки. — Действительно ведь, на днях сундук отодвигаю, а под ним ни соринки!
— Он и другое многое делает, просто ты привыкла и не замечаешь. А этой ночью мы с ним ходили воду возвращать. Знаешь, бабушка, почему вода пропала?
— Почему?
— Кому-то хочется, чтобы Пески исчезли.
— Да кому же, Лёня?
— Есть, бабушка, такие злые силы, это долго рассказывать. И мне нужно было их не побояться, чтобы воду вернуть.
— Да на что тебе-то эти страсти! — запротестовала бабушка. — Неужто без тебя не управились бы… твои домовые?
— Ну, ба, если б можно было без меня… Да ты не волнуйся, всё же хорошо кончилось.
— Ну и ну, — покачала головой Антонина Ивановна, — видно, не спать мне больше спокойно, пока ты здесь…
Лёнька рассмеялся.
— Ба, я тебе ещё не всё рассказал. В Песках совсем мало домовых осталось, но они все очень хорошие. Тут даже один домовёнок есть — Панамка, такой милый. У него пока дома нет, он в магазине живёт…
— А ты ничего не придумал, Лёнюшка? — взгляд у бабушки вдруг сделался таким, словно Лёнька был очень маленьким или тяжело заболел. Мальчику не понравился этот взгляд.
— Что вода вернулась, придумал? — спросил он, в упор глядя на бабушку.
— Да, — призналась та, — вода вернулась… Ну, ладно, рассказывай дальше.
— Я с домовыми несколько раз ночью ходил на посиделки. Знаешь, куда? В дом Егора Сеничева. Там домовой — Толмач. Он мне про жизнь Егора рассказал: как тот немцев лечил, как его в деревню не хотели пускать…
Лёнька посмотрел на бабушку — убедительно ли он говорит, — и продолжал:
— А у бабки Долетовой домовой очень весёлый, любит над кем-нибудь подшутить. Вот помнишь, она по деревням бегала, видение ей было?
Антонина Ивановна отмахнулась:
— Придурь у ней была, а не видение, совсем помешалась Катерина…
— Это её домовой хотел попугать тогда.
— Попугать?
— Ну, не попугать — проучить. Ведь она на людях говорит одно, а дома делает другое. Всю холодную избу иконами завалила, они там гниют, а ей хоть бы что. И поесть она любит, даже в пост. Домовой смотрел, смотрел, потом нашёл в холодной избе кадило, ладаном его задымил и стал перед Долетовой махать, а сам говорит: «Встань, иди и наведи порядок в холодной». А Долетовой его не видно, видно только кадило. Ну, и голос… Она с перепугу сперва под кровать залезла, а потом из дому выскочила и давай кричать о видении…
— Ой, уморил! — рассмеялась бабушка. — Вот она, значит, какая, наша святоша. Надо будет Пелагее рассказать, чтоб не шибко перед ней благоговела.
— Да, да! А домового с тех пор стали звать Кадилом. Мы ещё потом ходили с ним писателя пугать.
— А его-то зачем?
— Понимаешь, он плохие сказки пишет. Сочинил, например, про злого и жестокого домового… А домовые — добрые и хорошие. Ну и вот…
Бабушка больше не смотрела на Лёньку как на маленького. Слегка склонив голову, Антонина Ивановна думала о том, что жизнь ребёнка — совсем не такая, какой она представляется взрослым, и поделать тут ничего нельзя, и сожалеть, наверное, тоже не стоит. Однако она не теряла нить Лёнькиного рассказа.
— Это после вас он домой умчался? — спросила она как можно строже.
— После нас… Зато он больше плохих сказок писать не будет и задаваться…
— Да ты хоть одну ночь тут спал по-человечески? — спросила бабушка. — Утром вроде нормальный встаёшь…
— А это тоже наш Хлопотун делает. Домовые вообще многое умеют, умеют читать мысли на расстоянии…
Лёнька осёкся, вспомнив рассказ доможила про деда Ивана.
— Бабушка, — сказал он, мысленно призывая на помощь себе все добрые силы, какие только мог представить, — бабушка, Хлопотун знает, как дед Иван погиб и почему он пропал без вести.
— Что?! — казалось, этот крик вырвался у Антонины Ивановны из самого сердца. — Что ты говоришь?!
Понимая, что любая неточность может зародить сомнение в бабушкиной душе или больно ранить её, мальчик пересказал всё, что узнал от домового, почти слово в слово. Когда он закончил, Антонина Ивановна плакала и сама не замечала своих слёз. Лёнька молчал, боясь нарушить святую тишину.
— Вот что, Лёня, — наконец сказала бабушка, — пойду-ка я в огород, поработаю немного… А ты к Кормишиным сходи, в гости их позови…
У Кормишиных Лёньку ожидало неприятное известие — заболел дед Фёдор.
— Что-то занедужил я, Лёня, — слабо улыбнулся Акимыч, — старый уже, наверное… Может, время пришло к Харину оглобли поворачивать…
Лёнька не понял последних слов старика и спросил, подсаживаясь к нему на кушетку:
— А что у тебя болит? Ты лекарство пил?
— Да всё болит, милый, прямо разваливаюсь весь. А лекарства… — он виновато улыбнулся.
— Вот, — подхватила Пелагея, — помирать начнёшь в этой глуши — и помочь некому. У Лёни в Москве по телефону звякнул — через пять минут «скорая» примчалась. В Раменье и то фельдшер есть, а у нас… тьма тараканья.
— А полно, Пелагеюшка, — ласково сказал жене Акимыч, — зачем в больнице-то умирать. Хорошо бы в лесочке, на полянке лечь, подышать, посмотреть вокруг… А там и… с Богом…
Пелагея Кузьминична закрыла лицо руками и разрыдалась.
— А бабушка вас в гости приглашает, на пироги, — зачем-то сказал Ленька.
— Какие тут пироги, — сквозь слёзы выдавила Пелагея. — И в Раменье послать некого, и писатель ваш, этот Додыров, как назло, уехал!..
И она снова разревелась.
Дед Фёдор повернулся в постели и болезненно поморщился:
— Ну, не надо, не надо, Пелагея, не первый раз хвораю, авось пройдёт… А ты сходи на пироги-то. И мне после принесёшь…
— Что, — встрепенулась Пелагея, — аппетит появился?
— Не появился, так появится, свежих пирожков кто не любит?
Беспрестанно вздыхая и всхлипывая, Пелагея собралась и вышла шаркающей походкой.
Когда дверь за ней закрылась, Лёнька стал рассказывать деду, как он с Хлопотуном возвращал воду в Пески. На осунувшемся лице Акимыча читалось внимание и сочувствие.
— А не страшно было? — спросил он мальчика.
— Страшно. Но не очень… Ты знаешь, Акимыч, я ведь и бабушке всё рассказал.
— Как — бабушке? — Акимыч приподнялся на постели.
— Так. Мне Хлопотун разрешил.
— Ну и что… твоя бабушка?
— Нормально. Только очень расстроилась, когда про деда Ивана узнала.
— Про кого? — глухо вскрикнул Акимыч.
— Про моего дедушку. Это мне тоже Хлопотун ночью рассказал.
— Что, что он тебе рассказал?
— Он мысленно следил за дедушкой и знает, как тот погиб, что его немецкий танк зарыл на Курской дуге. Потому его и не нашли. Он про бабушку думал, когда умирал…
Дед Фёдор, с огромным напряжением слушавший Лёньку, теперь без сил упал на подушку и закрыл глаза. Наступила ещё одна минута молчания за это утро…
— Лёня, — вскоре позвал Акимыч, — худо мне, ты пойди погуляй, а я полежу тихонько, может, сосну…
Повесив голову, Лёнька побрёл к своему дому и всю дорогу думал о том, как же помочь Акимычу. В сенях мальчик остановился.
— …и никакого видения твоей Долетовой не было, — громко доказывала бабушка. — Это её домовой поучить хотел. Помахал кадилом да постращал чуток, чтобы не кривила душой.
— Как это он кадилом помахал? — послышался недоверчивый голос Пелагеи.
— Отыскал где-то у неё и покадил немного… Видать, когда она в пост колбасу наворачивала. Катерина твоя со страху под кровать залезла, а ты ей веришь: и в архангелов её, и в Матерь Божью, и кто знает во что!
— Так, может, Лёнька сочинил всё? — прогудела Пелагея.
— А откуда ему знать про Катькино видение?
— Так, может, мой рассказал…
— Твой тоже многого не знает, никто не знает. Что у ней, например, в холодной избе целая куча икон гниёт, ты знала?
— Мало мне нынче горя, — вдруг плаксиво отозвалась Пелагея. — Фёдор захворал, врача надо звать, хоть бы кто проехал в сторону Раменья… А тут ещё домовые эти… Как, говоришь, нашего зовут?
— Выжитень. Выжили же его из избы.
— А рази я знала, что они полезные? — визгливо ответила Пелагея. — Это ж мне Лидка всё насоветовала!..
— Я в детстве от матери слышала, что домовой и пожару не даст случиться, и скотине пасть, если хозяева с ним в ладу живут. Думала тогда, что это сказки. Вот, внук на старости лет просветил.
— Тоня, — после каких-то своих раздумий промолвила Пелагея, — а может, сказать твоему Лёньке, чтобы он этого Выжитня обратно позвал?
Лёнька ввалился с порога, не дав бабушке ответить.
— А чего мне говорить! Конечно, надо обратно звать! — закричал он.
Женщины вздрогнули от неожиданности.
— Вот пострел, везде поспел, — охнула Пелагея Кузьминична. — Ну, как там мой дед?
— Плохо. А я ему ещё про дедушку Ивана рассказал…
Бабушка и Пелагея переглянулись.
— Я и говорю, что за день сегодня такой, — вздохнула Пелагея. — Теперь он переживать будет… Пойду уж…
Антонина Ивановна отнеслась к ситуации с пониманием:
— Ступай, ступай, посиди с ним, поговори. Вот пирожков ему снеси на здоровье…
…Лёнька вышел из избы вслед за Пелагеей. Сев на крылечко, он долго смотрел ей вслед. Всё-таки Пелагея права, в этой деревне человек действительно очень одинок и беспомощен. Помочь ему может разве что окружающая природа, как и говорил Акимыч. Лёнька посмотрел на синеющий вдалеке сосновый бор: как он соскучился по этим колдовским, притягивающим к себе местам. Когда теперь они с дедом выберутся в новый поход? Но, с другой стороны, кто мешает Лёньке самому сходить в лес? Ходил же он на речку, даже попал в далёкое прошлое — и ничего с ним не случилось.
Решено. Переодеваться он не станет, а то бабушка заподозрит неладное и оставит дома. Он же скажет ей, что до обеда пойдёт погулять по деревне…
…Мальчик сразу нашёл тропинку, по которой они ходили в сосновый бор, и устремился вперёд. Он шёл прислушиваясь к себе: было интересно, что чувствует Акимыч один в лесу. Сначала Лёньку донимали старые мысли — о вернувшейся в деревню воде, о бабушке, о Пелагее, плачущей по Акимычу. Но вот мысли стали как бы истончаться и наконец исчезли совсем. В голове было чисто, на сердце — легко, и, отдавшись только воображению, Лёнька побежал по мягкой траве, прячась от им же придуманных лесных чудовищ, и в последний момент спасал себя, превращая всю эту нечисть в коряги и старые пни.
А вот он, теперь уже смелый охотник, крадучись выслеживает волшебного оленя. Убить этого оленя невозможно, но у мальчика в руке сеть, и не простая, а заговорённая. От такой не уйдёт даже сказочный зверь.
Олень шествовал по лесу не спеша: он знал свою мощь и неуязвимость, а потому не боялся встретить случайного охотника или хищника. Олень не подозревал, что Лёнька выслеживает его уже четвёртый день в надежде заполучить волшебные рога. Известно, что даже маленький кусочек этого рога имеет чудодейственную целительную силу — его можно приложить к больному месту и поправиться. Носить рог полезно и здоровому человеку — тогда он будет хранить своего владельца от всякого несчастья.
Но особенно ценен волшебный рог при тяжких хворях. В этом случае роговую кость измельчают в порошок и варят в ключевой воде. Через три дня питье переливают в кубок и подносят больному. И вот когда в кубке появится образ скачущего оленя, напиток нужно выпить. Этого достаточно, чтобы самый безнадежный больной вскочил на ноги и как ни в чём не бывало побежал с оленьей быстротой.
Охотнику Лёньке это средство нужно не для себя — у него болеет лучший друг, и помочь ему, кроме Лёньки, некому. Вот почему мальчик так настойчиво идёт по следу чудесного зверя и в конце концов настигает его.
По легкому движению оленьей головы Лёнька догадывается, что тот хочет пить и почувствовал воду, — впереди блестит озерцо. Охотник неслышными прыжками достигает озера раньше и прячется в кустах.
Идя на водопой, красавец олень потягивает воздух трепещущими ноздрями, но не чует опасности. Он спускается к воде, наклоняет голову с ветвистыми рогами… и тут его накрывает сеть. Олень прыгает в сторону, но лишь запутывается и падает, перепугав каких-то мелких пичуг, которые с писком уносятся в чащу. В глазах у волшебного оленя — удивление и печаль.
— Я знаю, — говорит подбежавший Лёнька, — тебя нельзя убить, но мне и не нужна твоя смерть. Мне нужна жизнь, которая скрыта в твоих рогах. Подари кусочек рога для моего друга, я очень прошу тебя…
С этими словами охотник разрезал свою сеть и освободил пленника. Олень стремительно поднялся на ноги и гордо тряхнул головой.
— Я дам то, что ты просишь. Но запомни, маленький зверолов, что целебной силой обладает только то, что отдано по доброй воле. Иногда я сам сбрасываю свои рога и дарю их людям.
— Я боялся, что ты не захочешь выслушать меня, и потому взял с собой сеть. Прости меня, волшебный олень.
Благородное животное кивнуло и огляделось, а затем неожиданным скачком олень бросился к могучему дереву и с размаху ударился рогами о ствол.
Веточка рога отлетела в сторону. Лёнька схватил драгоценный осколок и спрятал его на груди, не успев заметить, как скрылся в чаще чудо-олень, не успев поблагодарить его. Мальчик сложил ладони рупором и огласил лес победным звонким криком:
— Ого-го-го! Я нашёл волшебный рог!
Он летел в Пески, не чувствуя усталости, и всё помогало ему: деревья расступались, чтобы дать дорогу, трава никла к земле, птицы подбадривали своими задорными песнями…
До той самой минуты, пока он не увидел деревню, Лёнька жил в своей доброй лесной сказке и даже ощущал за пазухой тяжесть оленьего дара… Затем он сел на пригорок и стал смотреть на Пески, стараясь понять, что же случилось с ним сейчас, как растолковать этот новый опыт. Возможно, старый премудрый дедушка лес подсказал мальчику, как лечатся все, даже самые страшные болезни? Они лечатся — любовью!
|